— Я не спрашивала твоего мнения, Патрисия, — отрезает Юфимия, не отвлекаясь от письма. Ей даже не нужно поворачивать голову, чтобы узнать, что старшая сестра закатила глаза и возмущенно фыркнув, удалилась подальше от взбалмошной младшей, которой вздумалось почувствовать себя доброй самаритянкой, хотя ранее она никогда не была замечена в попытках благотворительности.

Она еще раз бегло перечитывает свое послание, прекрасно понимая, что даже если учитель придет, то его придется очень долго уговаривать последовать ее плану. Но Юфимия не планировала уступать ему в упрямстве, именно поэтому я взялась за все это. Эффи Уилкс никогда не отличалась жалостью, сердобольностью или просто банальной добротой. В ее маленькой головке всегда был лишь холодный расчет, который в детстве был обычной капризностью и желание получить все, что хочется. С возрастом острые углы сгладились, черное и белое разбавилось оттенками, а характер стал не таким дрянным и отвратительным.

Теперь Эффи знала чего хочет, в конце концов, ей уже больше семидесяти лет, пора бы и перебеситься. И сейчас она хотела защитить того единственного человека, который действительно был ей дорог. Пусть и не общались они с тех пор как он покинул большой особняк и семью Уилксов. Юфимия была обижена на него столько лет, так сильно злилась, но в то же время стремилась доказать всем вокруг и самой себе, что справится сама. Ей не нужен никакой герой, учитель, никто.

Но мир катился в пропасть. Они не вступали в войну, однако после Перл-Харбора все изменилось. Сестры Уилкс были определенно напуганы, как и все жители их города. Только они не поддавались всеобщей панике и безумию. База далеко, на Гавайях, но все ужасы людской паники вот они, буквально за окнами. Она не боялась войны, не рыдала над новостями о сотнях погибших. Эффи злилась. На тех, кто так ужасно расточительно относится к человеческим ресурсам, к магическим ресурсам. Она сжимала в кулаках подол платья, гневно отворачиваясь от радио, которое на всю гостиную голосило новости с полей и обращения президента.

Лишь остыв, она подумала о тех, кто живет не там, а здесь, и те кому грозит более реальная опасность прямо сейчас. Первой мыслью было поехать лично, но она знает, что в порыве эмоций может наговорить и тем более наделать много лишнего. У них и так погибли все цветы в доме от ее гнева. Не хватало еще принести еще больше беды в дом, который и так находится на границе буквально и фигурально.

Поэтому письмо с весьма настойчивой просьбой, не терпящей отказов, было самым верным решением.

Естественно, сестры воспротивились этому, намекнув, что это может навлечь беду и на их дом, но после смерти родителей, Юфимия, как полноправная владелица части дома имела право навлекать на него любую беду, которую захочет. Если ее близким будет угрожать опасность, Эффи сожжет дом, но спасет их. Патрисия знает что «баранье» упрямство сестры не перегнуть, и все равно каждый раз спорит с ней, будто забавляется, что младшая реагирует на нее так остро, а Ева просто предпочитает не влезать в их споры, лишь предупреждая, что если начнется драка она поставит на Эффи, потому что у нее нет принципов и она будет биться самыми грязными приемами.

— А ты все также любишь эффектные появления, — улыбается ведьма, поднимаясь с кресла. Она ждала его, и ее комментарий скорее относился к выбору костюмов. В отличие от учителя, на ней простое черное платье с цветочным принтом, а темные волосы собраны в легкий пучок на затылке. — Мне больше полувека, — фыркает Эффи, возвращая себе свой прежний вид вечно недовольной всем склочницы. — Думал, я останусь юной девчонкой до скончания лет? Это скучно.

Эти любезности обязательный ритуал, Эффи даже не замечает как ловко и быстро включается в игру, хотя уже давно заготовила речь, в которой у него был только один выбор — сказать ей «да». Но лакей приносит чай, поставив поднос на столик и покидает комнату, оставив хозяйку с гостем наедине снова. Эффи указывает на диван и снова садится в свое кресло, разливая чай по чашкам. В ее речи было много аргументов и красивых фраз, но внезапно она решила, что все это глупости.

— Я хочу, чтобы ты переехал, — бросает она прямо в лоб, глядя прямо в глаза. Она знает, что получит отказ, но не отступит, пока это не изменится. — В Чайнатауне опасно, — продолжает так просто, будто они говорят о погоде. — Да-да, я знаю где ты живешь. с кем и как. Имея деньги можно найти кого угодно, — девушка закатывает глаза, протягивая чашку. Юфимия готова к войне с этим монументом. Они оба упрямы, но в черном ящичке ведьмы ему парочка козырей, которые не перебьет даже банальное «не хочу», однако вытаскивать их она пока что не планирует.

Порядок. Понятие долгое время незнакомое Элио. Раньше это слово ассоциировалось со скукой, в воображении возникал образ вечно хмурой престарелой пары, с кучей детей, кредитов. Парой, которая за столько лет уже ненавидит друг друга, но уйти не хватает силы воли, у которой и секс-то по расписанию. Жуть! И лишь совсем недавно вампир научился ценить это чувство. Когда утром ты просыпаешься в объятиях любимого мужчины, даришь ему легкий поцелуй, а после вы медленно занимаетесь любовью. Наслаждаться каждым мгновением вместе. Готовишь кофе по утрам на кухне, где все начинается, распространяя привлекательный аромат свежеобжаренных кофейных зерен. Пахнет благородством и приятной горечью, словно нежное прикосновение пробуждающихся чувств. Этот аромат наполнял комнату и создавал атмосферу умиротворения и радости. Вместе встречать рассветы и закаты. Обсуждать просмотренные фильмы, с улыбкой слушая ворчание Яна, о том, что раньше кино снимали с душой, а тут кроме компьютерной графики нет ничего. Даже на актера не встает, слишком уж он похож на пластиковую куклу. Это приятно. В такие моменты Гилл стал чувствовать себя чуть счастливее. Покой подарил стабильность. Буквально по крупицам Элио и Ян выстраивали такой привычный, упорядоченный быт.

Элио полюбил это.

Если обернуться назад, вся жизнь Гилла с момента обращения была соткана из ярких, разрозненных хаотичных событий. Последние двадцать лет бросаясь из одного омута в другой Элио не оставлял себе и шанса задуматься. Он отдавался всецело обуревающим душу эмоциями, будь это всепоглощающая страсть или безумная ярость. Перестал запоминать имена и лица сменяющие друг друга любовников… И лишь Ян всегда присутствовал в его жизни.

И теперь в эту жизнь ураганом ворвался Крис.

Что делает жизнь семьи стабильной? Разумеется, домашние ритуалы! Элио с небывалым восторгом принялся осваивать новую и неизведанную для себя область – роль отца. Это пугало до дрожи, а повидавшего немало на своем веку вампира трудно удивить. К тому же такого взрослого парня! Именно отцом, а не залипать украдкой на стройную фигуру молодого человека. Это было сложно, ведь парень был воистину красив. Его белоснежная кожа, безупречная и нежная, оттеняла пронзительно яркие зеленые глаза. Тяжелый взгляд, полный глубины и загадочности, заставлял сердце замирать. В его глазах отражалась вся сложность его души, они были отражением внутреннего мира, полного страсти и загадок. Элио восхищался стойкостью юноши, несмотря на трость, его движения были элегантны и грациозны. Он преодолевал преграды с достоинством, подчеркивая свою силу духа и решительность.

Элио каждый раз одергивал себя. Он - сын, сын, сын! Нельзя воспринимать юношу в другом ключе!

После разговора и столь скоропалительного переезда – Ян и Крис привезли сумку с вещами некроманта в ту же ночь, Гилл спокойно и методично навел порядок в гостевой комнате. И подумаешь, она находилась аккурат напротив спальни. Взрослые люди и смущаться этого было нечего.

Элио было неловко перед Яном. Гилл ведь не спрашивал, а просто поставил своего партнера в известность и поразительно, как мужчина легко, быть может, только на первый взгляд, принял новость о том, что с ними поселится молодой, крайне соблазнительный парень. Элио же старательно игнорировал взгляды, которыми Ян провожал Криса.

Он доверял Яну и так будет всегда.

Этот день мало чем отличался от прочих. Завершив дела на работе и скопировав дополнительные данные в облако, Элио отправился в супермаркет. Этим вечером он планировал порадовать своих мужчин. Невольно дает себе подзатыльник. Нет, своего сына вкусным ужином.  В прошлый раз Крис говорил, что любит стейки и именно на этом мужчина решил сегодня остановиться. Приготовить стейки из мраморной говядины и тунца, пару салатов и несколько бутылок коллекционного красного вина. Вернувшись домой, вампир водрузил пакеты на столешницу. Он застал Яна в гостиной. На несколько мгновений Элио замер в проходе, отмечая как Даркер сосредоточенно и с увлечением читает книгу, словно волшебник, открывающий портал в другие миры и идеи. Плавные движения, легкий наклон головы и иногда улыбка, которая появляется на его губах, когда он встречает особенно важные или волнующие моменты в тексте. Все это делает его привлекательным и притягательным. Медленно подойдя к нему Элио запечатлел на губах мужчины нежный поцелуй. Этим коротким действием, выражая всю полноту чувств. Аккуратно провел кончиками пальцев по шее, и чуть ниже, намекая на возможное продолжение вечера в спальне.

- Я соскучился, - томным шёпотом произнес Элио и прежде чем мужчина успеет опомниться, скрылся на кухне.

Элио впервые за много лет готовил с таким упоением и усердием, и не просто так – он безумно хотел порадовать вернувшегося с работы некроманта. В этот раз готовка доставила ему особенное удовольствие и поразительно, все прошло как по маслу, стейки хорошо прожарились и теперь на кухне веяло нотками дыма и приправ, заставляя вздрагивать нюх и волнующе зажигать аппетит. Напевая себе под нос Элио уверенными движениями начал накрывать на стол, старательно разглаживая скатерть. Затем он разместил на ней тарелки, аккуратно выстраивая их вдоль стола, создавая гармоничную композицию. Для атмосферы достал из комода несколько свечей, но не спешил зажигать их. Поставил на стол салаты, а стейки оставил томиться в духовке, чтобы к приходу Криса они были теплые и вкусные. Погрузившись в процесс и не заметил, как быстро пролетело время. Странно. Крисси обычно возвращался раньше. Чувство тревоги навязчиво окутывало разум. Но вот раздался звук проворачивающихся в замке ключей оповещая Элио о возвращении долгожданного сына.

попозже или в личку

любовь моя будет тут

Привычка задавать ненужные вопросы отмирает в первые месяцы: Морварид охотно поддерживает разговоры о всяком, кроме попыток что-то выяснить — ограничивается спокойным «это уже не имеет значения» и всем своим видом дает понять, что разговор окончен. Одного вводного объяснения обычно достаточно: даже если кто-то из них наткнется в мире живых на свою фотографию, светящуюся на Таймс-Сквере, то просто не признает в ней себя.

Это не отменяет, что вопросы часто задают им. Кого-то интересует почему, кого-то куда, а кого-то — зачем.
(опционально: как и нахуя)
Решение отвечать остается на усмотрение каждого, поэтому обычно Мод помалкивает — иногда, впрочем, не против послушать; речи, по итогу, сплетаются в общий клубок вместе с лицами и голосами.
Никакой даже самой сверхъестественной памяти не хватит, чтобы запомнить их всех.

Вой несчастных заполоняет разум и каждую клетку тела: мечущиеся в магической ловушке души из-за чужих ритуалов утрачивают черты лица, сливаясь друг с другом в один сплошной сгусток, чтобы тут же разделиться на неоформленные пятна — эти уже точно ничего спрашивать не будут, однако энтузиазма от этого ни у кого не прибавляется. Когда Морварид без усилия разрывает круг, выпущенная волна боли и страха пронзает каждое живое и не очень существо насквозь; если они вдвоем с Модом просто морщатся, то соорудивший это все чародей сгибается
с хрипом пополам.

Через полминуты от него остается высушенная оболочка: тронь — разлетится пылью.

Его душу Морварид цепляет лезвием кинжала первым.

С остальными они расправляются меньше, чем за пару минут — чуть дольше выжидают у Врат, прежде чем отправить груз на ту сторону; о случившемся не перебрасываются даже парой слов, и даже не по причине преимущественной молчаливости Мода.
Также немногословно они расходятся после.

Местное отражение Нью-Йорка наполнено шумом и голосами, бурлящими жизнью — за потоком вполне реально упустить легкое покалывание, будто чье-то дыхание касается сразу спинного мозга. Пряча руки в карманы пальто, Мод сворачивает в переулок и выходит в образовавшийся карман. Небольшая площадь пустыря наполнена сухой травой с несколькими протоптанными тропинками; одна из них ведет к огороженной забором с облупившейся краской площадке, где на скамейке сидит бледная тонкая фигура.

— Лесли.

Она резко поднимает голову, позволяя Моду рассмотреть, как улыбка сползает вниз, едва взгляд фиксируется на его фигуре. Время словно разъело краски, из-за чего девочка, в первую очередь, кажется бесцветной.

— Я тут кое-кого.. жду.

— Давно?

Почти незаметное движение плечами вместо ответа, после чего Лесли послушно встает и идет в его сторону.
Мод мыслено отмечает, что для своего возраста она даже почти не боится.

— Ты ведешь себя, как ребенок. Тебе придется с ним поговорить. С ними… всеми. Я понимаю, ты…

А ты стоишь у двери в комнату своей сводной сестры, наглым образом подслушивая ее разговор с подружкой, успевая при этом скролить ленту в твиттере. Историю про рыжую ты знал только в общих чертах, а Мия мастерски уворачивалась от твоих вопросов, вероятно, желая не выдавать секретов подруги и довольствуясь твоей реакцией. Тебе, как и всем, было очень интересно, а еще это было в твоем стиле — соваться в чужие дела, плюс ты просто физически не мог пережить тот факт, что Мия по умолчанию знала обо всем больше тебя. Рыжая же как будто нарочно тебя избегала и это больно подстегивало.

— Вилл, они же католики…

Нахмурив брови, ты стоишь и пытаешься что-то разобрать в их словах, вырывая среди девичьего смеха и тихой музыки лишь обрывки фраз. Толком понятно ничего не было, но ты настолько увлекся своим занятием, что не услышал, как на первом этаже громким оповещением запищала духовка. Едва успеваешь отлепиться от двери и быстро завернуть за угол, когда кто-то проворачивает ручку и открывает дверь. В руках вибрирует телефон уведомлениями и ты сжимаешь его в ладони, чтобы тебя не спалили.

— Бля...

Прячешься за шкаф у стены, затаив дыхание и отсчитывая шаги до лестницы, однако они резко обрываются на середине и ты слегка выглядываешь из своего укрытия, пытаясь понять, что вообще происходит. Вилка? На лице недоумение, которое нарастает сильнее, когда та заходит в твою комнату. Она там была меньше минуты — ее спугивает поднимающийся по ступенькам Амир, а ты сверлишь ее рыжую макушку подозрительным взглядом. Мелкий, кстати, заметил ее спешку и деловито огляделся по сторонам: сначала на тебя, потом вниз на рыжую, на твою открытую комнату, на ноут, а потом вдруг понимает, что ему это все неинтересно и идет дальше к себе, игнорируя твой удивленный на него взгляд.

На  твоем ноуте — сомнительный сайт с сомнительным содержанием. Твой скепсис и здравый смысл все еще боролись с правдой, которую ты недавно узнал. Вопросов было много, задать их было некому. Отец молчал, а делиться с кем-то подобным по твоему мнению было глупо, потому что ты и сам не знал, во что теперь стоило верить.

Ты и не предполагал, с чего эта поездка начнется и чем закончится.

a week ago

Летние каникулы в твоем колледже начались с успешной сдачи всех курсов, а значит, ты мог позволить себе заслуженный отдых. Не сказать, конечно, что ты утруждал себя дополнительными занятиями или чем-то типа того, но так или иначе приехать в родительский дом было твоим долгом этим летом — ты ощущал в какой-то мере тоску по семье и по всем домашним штукам, от которых ты успел отвыкнуть за практически год учебы в колледже. Было в этом для тебя что-то особенное, возвращаться домой уже во взрослой роли, ощущать вайб той самой взрослости и окончательной самостоятельности, чувствуя при этом, что тебя здесь ждут.

Ага, именно ждут.

— А это что еще за коробки?

Скидываешь рюкзак с вещами на пол и оглядываешься в своей заставленной всяким не твоим хламом комнате.

— Отец съехал с мастерской и скинул сюда все, — мелкий пожимает плечами, наблюдая твою недовольную гримасу, — а потом забыл.

Тут было много чего, хотя у вас в доме всегда было много чего, так как отец привозил всякое из своих «духовных» поездок, заставляя и захламляя этим добром углы и пространство дома, однако эти вещи выглядели совсем иначе — подрамников и свернутых холстов единицы, в основном коробки и пластиковые контейнеры в огромном количестве, странно подписанные непонятными символами. За все время в мастерской ты ни разу в ней был, хотя и узнал о ее существовании не так давно и по чистой случайности — просто квитанцию за аренду перехватил быстрее отца.

Лениво просматриваешь содержимое коробок, с удивлением отмечая про себя, как много здесь было непонятного хлама: пачки благовоний, кристаллы, какие-то склянки (в одной из них было что-то похожее на кровь, но проверить ты не рискнул), лапки куриц, карты с непонятными символами, чаши, веревки, кинжалы, талисманы, амулеты и... хрустальный шар, который с грохотом выкатился из войлочного мешка и ты едва успел его поймать. Еще немного, и он выкатился бы из комнаты по крутым ступеням вниз с огромным риском разбиться.

По ощущениям стекло скользкое, но сам шар тяжелый, прозрачный. Вертишь его в руках, наблюдая за тем, как внутри стекла начинает роиться густой клубок дыма, похожий на живую пыль. От удивления и неожиданности, ты хочешь скинуть предмет из рук, но он как будто прирос к твоим пальцам и взгляд от дымки отвести невозможно — еще секунда и ты видишь в нем будто свое отражение, но оно двигалось вне настоящего времени — как видео в шаре, пусть для тебя одна только мысль об этом была бредовой.

— Ян, что ты тут делаешь... — эхом из шара звучит в твоей голове голос отца и его тон претензионный и такой, будто он не хотел тебя здесь видеть или даже вообще не рассчитывал, — что ты делаешь в своей комнате?

Картинка в шаре становится на пару секунд ярче и четче, ты видишь, как он отбирает у тебя из рук шар, но уже не слышишь голоса — они лишь гулом отзывались в черепной коробке, потому что тебя отвлекают чужие шаги в коридоре. Ты просто теряешь концентрацию, поэтому серый мираж начал медленно затягиваться, как бы ты не пытался его вернуть, встряхивая его в руках.

— Ян, что ты тут делаешь... что ты делаешь в своей комнате?

После того случая коробки из дома со странными предметами пропали, а ты задался вопросом, что за херня то была. Предсказания будущего? Чего, для чего, зачем и почему? Книги с описаниями магических существ, о которых ты имел представление только из сериалов, книг и фильмов... Конечно же, ты это так просто не оставил, а обеспокоенный тон папы, когда тот отобрал у тебя магический шар из рук, лишь подогревал к этому всему твой интерес, ведь таким серьезным ты его никогда не видел.

Отсюда — странные сайты и не менее странные поисковые запросы в даркнете, которые вывели тебя на информацию о неких манускриптах, которые, якобы, должны были раскрыть всемирную правду об устройстве мира. О медиумах. Магах. Вампирах. И магических шарах, да. Казалось бы, это именно то, что ты искал несколько недель, пытаясь выйти на контакт хоть с одним человеком, который имел хоть какое-то представление о происходящем, но люди в даркнете скрытные и ты теперь это знаешь.

Идти одному в музей тебе не хотелось, звать было некого, но то, что Вилла спалила твою вкладку на ноуте, ты прекрасно запомнил.

— Твоя дека скоро покроется плесенью, а колёса заржавеют, — констатирует Эндрю, когда наблюдает за твоим ленивым классическим кикфлипом.

Вы тусите на площадке около часа, здесь играет тихая музыка из портативной колонки, на асфальте стоят банки с энергетиками и ведутся взрослые разговоры о колледже.

— Подшипники надо поменять, — говоришь ты на выдохе, глухо приземляясь на землю и объезжая полукругом стоящих рядом друзей. Ты останавливаешься неподалёку, берешь свою доску и садишься с ней на бордюр, чтобы посмотреть колеса. Поднимаешь голову, услышав на дороге шуршание шин и замираешь, когда различаешь очень знакомый велик и не менее знакомый силуэт. Вилла? Да, кажется, слишком часто это имя всплывает у тебя в голове с недоумением в интонации. Черная худи, черные джинсы, за спиной бита, и до тебя не сразу доходит, что едет она в сторону парка Бальбоа.

Зато как только доходит, состояние подшипников твоей доски отходят на второй план.

— Я ща, надо кое-что протестить, — бросаешь быстро ребятам, а сам уже выходишь за пределы площадки, встаешь на доску и мчишь следом, старясь при этом сохранять дистанцию.

В том, что рыжую могло это заинтересовать, ты почему-то не сомневался. Другой вопрос был в том, зачем ей это и если твоя мотивация тебе самому была ясна, то какова она была у Виллы — другой очередной вопрос, на который у тебя не было ответа.

Ты резко теряешь ее из виду, когда она пропадает за пышными и темными ветками деревьев в парке, однако когда ты пошел вслед за ней, ты и не предполагал, что наткнешься на нее так быстро.

— Охренеть, — выдыхаешь не менее испуганно, — если для тебя нахождение сзади — подкрадывание, то я даже не знаю, как мне стоит передвигаться тогда.

Звучит, как претензия, а еще ты очень хочешь ее спросить, какого черта она тут забыла ночью, но не делаешь этого — ты ведь и так прекрасно знал ответ. Смиряешь ее внимательным взглядом с головы до ног, тебе было чертовски интересно, какой у нее был план и были ли он вообще, ведь проникать ночью в музей это не то, чтобы опасно, а просто непросто безрассудно. По твоему мнению.

— Было бы проще остаться до вечера в музее, чтобы не искать сейчас способ в него попасть — тут везде камеры и внутри охрана, — бузишь шепотом, будто вас кто-то может услышать, но все равно продолжаешь идти за рыжей, сжимая подмышкой доску. То ли ты за нее беспокоился, то ли то была личная выгода, а может и все вместе — пока не ясно.

— Очевидно, что идти через парадный вход не вариант, — с насмешкой заключаешь, осматривая фасады музея на предмет хоть какой-то лазейки, но везде было глухо, — впрочем, как и лезть в окна.

Когда вы проходите к задней части музея, то ты замечаешь кое-что более интересное: пару рабочих в касках сидящих на ящиках у металлической двери в подвал. Они выглядели так, будто только начали работать и уходить не собираются — ночная смена, все дела.

Хватаешь Виллу за запястье, утягивая в кусты, чтобы не спалиться, а сам пытаешься разглядеть, висел ли на двери замок. Его там не было, хотя двери и были закрыты.

— Не факт, что в подвале чисто, но есть идеи, как их отвлечь? — спрашиваешь ее, опуская взгляд на ее лицо, которое ты едва мог разглядеть в желтых лучах далекого фонаря. Вспоминаешь вдруг про то, как она наглым образом зашла в твою комнату, а потому не упускаешь возможности ее доебать, ведь давно хотелось.

— Кстати. Много интересного прочитала? — начинаешь издалека, но ты был уверен, что девушка поймет, о чем конкретно шла речь, — может поделишься, а то не понятно, с каких пор тебя интересуют музейные экспонаты.

Фабиан не скучал по дому в отличие от остальных парней, с которыми он провел долгие месяцы плаванья, а теперь они были вынуждены оставаться в чужой стране, в совершенно чужом мире. В чужой культуре. С чужим языком, понимания которого так просто не придет, ведь он был совершенно не похож на те, которые его окружали в родных краях. Там все было проще, но от всей навалившийся разницы, у Яна все больше разжигалось любопытство. Да и скучать, тоскуя по чему-то, когда этого чего-то у тебя нет — невозможно. Ему ведь некуда было возвращаться (если задуматься, у него, возможно, не было даже больше родины, которую он покидал несколько месяцев назад с войной, что поглощала земли, пропитывая их кровью солдат). Его не ждет мать, с которой Фабиан вот как несколько лет не общается, уйдя из родительского дома, надеясь, что хотя бы так, но отведет от них беду, влеченный магией. Сбегая (чувствуя себя трусом), но только, чтобы никогда больше не почувствовать этот горький вкус, что ядом теперь живет у него на губах, языке, в горле. Он все еще не понял, насколько увяз в этой силе, игре со смертью и можно ли обыграть то, что является неотъемлемой частью жизни. Все живое умирает — Фабиан это понимал еще ребенком. Он не наивный деревенский дурак, у которого мышление заканчивается на желании выпить. Но одно дело было понимать конечность жизни — другое же буквально видеть этот конец. Дышать им. Впитывать в себя. Ощущать, как горит сначала кожа, а после заходятся и твои же собственные внутренности. Стыдно ли ему? За то, что он напуганным смертью, ушел, не прощаясь со своими родными — да. Ему стыдно, что он даже не пытался предотвратить смерть Роберта, своего старшего брата, на войне, что увидел за месяцы до того, как его мертвое тело будет гнить в земле, с вырванными клочьями мяса, растаскиваемыми по разным сторонам дикими животными и птицами. Хилде, свою младшую сестру он тоже не спас.

Можно ли выиграть в принципе у того, кто пишет правила? Переписывая их на ходу и всякий раз, подкидывая новые вводные. Ян пока уверен только в том, что играя в эту игру, он только все больше вязнет в безысходности с отсутствием хоть каких-либо ответов. Увязая в чужих смертях, в паре которых, он был не просто сторонним наблюдателем, но и участником (ведь пытаясь уберечь сестру, видя ее смерть от рук ее будущего мужа, Фабиан пошел на опережение — он убил его, не сожалея в тот миг и на секунду о том, что становится убийцей). Но ничего не получилось. Это было последним, что его связывало с семьей. Это стало первым, что толкнуло его за пределы родных земель. В его первое путешествие. Он подыскивал корабль, на котором отправится вместе с торговцами, не одну неделю. С того дня прошло уже восемь лет, а он все еще помнил ту невыносимую, физическую боль от необходимости всматриваться в чужие глаза капитанов, рассматривая в подробностях их будущую смерть, которая подобралась ко многим так близко. Витая вокруг них сгустком энергии, к которой Фабиан прикасался, пуская по ее поверхности цилиндрические круги, что создают камни, падающие на гладь воды. Было сложно найти того, чья судьба не обрывалась в мгновение длительного плаванья вследствие кораблекрушения — Ян искал все же ответы, а не смерть в открытых водах океана.     

Он склонился над тазом с водой, желая освежиться, умывая свое лицо, несколько раз опуская руки в воду и зачерпывая ее ладонями. Он продолжал чувствовать то странное, что проникло в него еще пару дней назад, коснувшись вспышками огня в виде отголосок магии. Чужой магии, что иглами каждый раз под кожу, от чего хочется закрыться, защититься. Чужая магия, сила (чаще разрушающая), всегда была чем-то агрессивным, причиняющая боль, если ее владелец настроен не дружески с самого начала (и Ян не может винить никого за желание выжить — он ведь и сам скрывается в страхе быть вздернутым на городской площади), но… не в этот раз? Он нахмурился, разглядывая себя в отражении воды, что успокоилась и стала вновь гладкой поверхностью. Сила прошлась по самым кончикам его пальцев, затронув лишь слегка нервные окончания, но обжигая рисунок крапивы на его правом запястье, что стал за пару лет более детальным, заметным. Магия, с которой он соприкоснулся в этом месте, была… чем-то родным? Знакомым. Ее запах как будто обладал схожими нотками того, что каждый раз забивает ноздри Фабиана, стоит ему лишь ощутить рядом с собой смерть. Ему нужно было найти обладателя этой силы. Только как? Он был ограничен в передвижениях и в правилах, которым они были обязаны подчиняться, находясь на чужой земле. Как он в принципе может здесь кого-то найти, не зная языка?

Он встряхнул головой, а после вновь запустил руки в воду, смахивая с ее поверхности свое лицо и темнеющие глаза, наливающие злостью, что случается всякий раз с ним, когда он наталкивается на стену. Сплошную стену. Думает, что нужно было согласиться с предложением Яспера и найти себе компанию на вечер и эту ночь. Последовать примеру большей части команды, что уставшая от долгих месяцев мужской компании, сейчас вовсю пользуются гостеприимностью японских женщин, проводя вечера в специально для этого отведенных домах. И в принципе, было еще не поздно присоединиться. Фабиан потянулся за белым полотном, что служило ему полотенцем, выправляясь и делая шаг в сторону.

— Святой Кернунн… — он отвел руку с тканью от своего лица, замирая на месте, услышав стук в окно. Ян выглянул, с удивлением увидев там человека. Вдруг появившейся гость, что выбрал для проникновения в комнату Фабиана не дверь, а почему-то окно, вызвал сначала удивление, скользнувшее во взгляде Яна, после настороженность, с которой он сделал все же пару шагов назад, чуть дальше от незнакомца, который взобрался до конца, перебираясь через край и оказываясь теперь с концами в комнате. Но то, знакомое… что ощутил днем ранее и не дающее ему покой, оно… оно было в этом… человеке? Фабиан прищурился. Он должен был возмутиться. Только вот…

— Господин Ян Ден, у вас все хорошо? — мальчишка, который вызвался помогать ему и говорящий на пусть и ломаном голландском, но все же говорящий хоть немного на родном языке Фабиана, сейчас обеспокоено постучал в дверь. На что сам Фабиан проклял тонкие стены из бумаги и свою несдержанность, с которой взывал к богу.   

— Да. Иди спать, — он сдержал в себе нетерпение, прогоняя своего помощника, как можно более отвечая повелительно, не позволяя тому оспорить требования оставить его одного. Все это время, Ян не сводил взгляда с парня, забравшегося к нему в окно. Он вслушался в шаги, что отдаляли Нана от его комнаты и только после этого махнул рукой неожиданному посетителю, требуя от того, чтобы тот отошел от окна. 

— Ты кто? — поймет ли он его? Ян не был в этом уверен и пока не мог понять, как ему с ним поговорить. Спросить, о том, что у него за сила, с которой сейчас заигрывает магия самого Яна. Не звать же на помощь Нану. Фабиан вздохнул, показывая рукой, что гость может сесть на уложенные на пол подушки за столом, на котором все еще стоял ужин, к которому хозяин так и не притронулся. Говорил он тихо, так, чтобы прислуга и никто другой, точно не слышал бы того, что в гостях Фабиана кто-то есть.

— Как тебя зовут? — он обошел сам по краю, держась на расстоянии, — Ян, — его палец уперся в грудь, показывая жестом, о том, что именно его зовут Яном. Фабианом его здесь звали только те, кто приплыл вместе с ним.

Язык идзина — это язык змеи. Он обольщает недалёких, легковерных и податливых, как глина, крестьян, вручает им веру в чужих богов, и эти боги говорят им: покиньте землю ваших отцов, возьмите серпы и косы и сделайте их оружием, и обратите их против тех, кто всегда защищал вас от опасностей, и тогда вы заберёте землю у тех, кто владел ей веками, и сделаете её своей, и заберёте их жён и дочерей и сделаете их своими, и заберёте их честь и сделаете её своей, и такими войдёте в царство божие; поэтому обратите свой гнев против иноверцев — убивайте, вы правы.

Впрочем, если бы он верил всему, что говорят при дворе сёгуна, это означало бы лишь то, что он далеко не так умён, каким хотел бы казаться, и не заслужил всего, чего достиг.

Из Эдо до Нагасаки — два месяца. Около месяца — если гнать лошадей и менять их при каждой возможности. Опасный путь и непростой: через весь Хонсю, через Осэто и затем на другой конец Кюсю. Редко кто-то из Эдо приезжает сюда: слишком длинная дорога и слишком неспокойный город. Но все корабли из-за границы прибывают сюда, и ничто и никто не остановит рост и расцвет Нагасаки. Почти никто из Эдо не приезжает сюда, если его не вынуждают дела — только самые упорные и те, кто сильнее прочих нуждаются в диковинах с другого конца света, те, кто не могут ждать торговцев или не могут довериться им.

Время от времени заклинатель сёгуна покидает замок Эдо и совершает длительное путешествие на юг. Он редко берёт сопровождение и предпочитает совершать весь путь в одиночку, что только укрепляет веру двора в его странности и в то, что он владеет могущественной магией, раз ни одна стрела из кустов ещё не пресекла его жизненного пути. Так говорят.

Но существует путь для упорных, и существует путь для умных.

Нужно лишь немного времени, чтобы найти того, с кем можно сговориться насчёт портала, и немного денег, чтобы наладить себе дорогу. Его кобыла нервно дёргает ушами и косится по сторонам, когда он переводит её через врата портала впервые — со временем она привыкнет. А он уже достаточно стар, чтобы не утруждать себя путешествиями, и достаточно поездил по стране, чтобы позволить себе подобную лень и ничего не потерять. Он бывал во всех концах страны — он побывал бы и за её пределами, но не в силах сделать этого честно. И раз честно служить сёгуну он не в силах, не всё ли равно, в каких пропорциях обманывать? Совершаешь преступление — отдавайся ему целиком.

(Да и должен ли он служить Иэмицу так же, как служил его предшественникам?..)

На смену одним идзинам пришли другие, не учащие бестолковых крестьян своим варварским обычаям и способные оставить их при себе — кто-то сказал бы, что, не считая этого, разница невелика, но Такахиса достаточно видел торговцев, чтобы чувствовать разницу даже между идзинами. Она была не только в верованиях. Так же выдубленные морским ветром, солью и солнцем, они, тем не менее, отличались от смуглых и темноволосых предшественников. Они были осторожнее, учились на чужих ошибках, и к тому же это ощущение магии не спутаешь ни с чем.
Ему требуется лишь немного времени, чтобы в растекающейся по Дэдзиме магии уловить её источник. Когда и без того ходишь по торговой улице и общаешься со всеми, не спрашивая дозволения чиновников, это не занимает слишком много времени.

Возможно, они встретились бы холодной и искристой зимой, в один из тех дней, когда на рассвете всюду лежит белый, нетронутый снег, и острый иней покрывает ветви уснувших до весны вишен. Ранним утром слуги в спешке зажигают огонь, вносят угли, и в круглой жаровне разгорается тёплое пламя, которое погаснет к полудню, когда холод отступит, и жаровня покроется слоем пепла — огня жаль, но, может, в это самое время во дворец въехал бы начальник фактории и другие торговцы из далёких земель, и тогда день, отмеченный прекрасным, но уже угасшим утром, был бы спасён: магия придала бы ему новые краски и новые ароматы — как будто на пару часов наступила весна. Но не было ещё зимы, чтобы идзины отправились в долгое путешествие ко двору, и чтобы случилась эта встреча, а Такахиса, пускай и отличается завидным терпением, не собирается довольствоваться объедками, которые останутся к зиме или к тому моменту, когда можно будет отправить слугу за ценной иностранной диковинкой.

Они говорят, но не так-то легко говорить, когда оба вы не вполне знаете язык чужой страны. Такахиса способен был говорить по-португальски, без труда говорил и писал на языке империи Мин, объяснился бы и с чосонцем, но новый язык оказался не так-то прост, и слишком заковыристой затеей стало изучение его сейчас, когда все идзины изгнаны даже из Хирадо и заперты на своём островке. Есть и другие сложности. Маг чувствует мага, но, даром что все при дворе сёгуна уверены в том, что он общается с духами не хуже бродячих мико, говорить о таком на площади слишком рискованно: кажется, сами варвары по каким-то продиктованной их религией причинам весьма непросто относятся к людям их ремесла.

Да и зачем торопиться, если существует множество способов поговорить? Он давно уже знает расположение и назначение зданий на Дэдзиме, настолько, что мог бы составить карту по памяти, а хорошие взятки открывают любые ворота. К тому же его молодое лицо обычно располагает к нему людей куда лучше, чем безнадёжно постаревшее.

Его впускают через главные ворота и, кажется, подозрительно смотрят вслед, но вскоре он сворачивает в противоположную сторону от нужной ему, петляет там, чтобы от ворот не было видно, куда он направляется, и исчезает в темноте скудно освещённых дэдзимских улиц. Варадзи не издают ни звука, тёмная одежда без мона не притягивает взгляд и не выдаст его, если кто-то увидит, и в конце концов, когда глаза уже привыкают к темноте, он подходит к жилому дому. Если верить прислуге, нужная ему спальня должна быть на втором этаже. Он примеривается, рассматривая дом так и эдак, стоя на неосвещённом участке улицы, чтобы какой-нибудь полуночник не увидел лишнего, и, наконец, начинает подъём. Давно он не занимался такими вещами, но при должной ловкости, сноровке и каком-никаком опыте нет ничего невозможного. Тихо выдохнув через сложенные трубочкой губы и приводя дыхание в порядок, он делает короткую паузу.

«Не Такахиса. Такахиро. Имагаве Такахисе осталось совсем немного — скоро он навсегда исчезнет из замка Эдо, а затем исчезнет и память о нём».

Он тихо, чтобы никто больше не услышал, стучит в окно, набрасывая на себя лёгкий магический щит на случай, если хозяин окажется не слишком гостеприимным, и самодовольно ухмыляется. Вот теперь они поговорят.

— Эй, — шепчет он, надеясь не сорваться, и отчаянно вспоминает голландские слова. — Есть... разговор.

Возможно, вместо карт города Ханне стоило купить словарь английского языка; с мертвыми хотя бы нет никаких проблем с коммуникацией: исключаются все барьеры — в том числе языковые.
Ему же что-то еще нужно.

Познания в ботанике, всплывающие в голове, позволяют допустить мысль, будто еще не все потеряно: растения не люди, которые умирают от свернутой шеи, если предпринять нужные меры; переломанный фикус не вернется в прежнюю форму, но что-то в голове встраивается беспрепятственно полузабытым знанием.
Мод абсолютно точно может сказать, что не зачитывался учебниками биологии; безликие факты могут выдергиваться из ниоткуда, занимая свое место в голове, и для жнецов в этом нет ничего особенного.

В любой  вечер, кроме этого: потому что желание еще что-то попытаться сделать только подтверждает слова Ханне, что его, оказывается, ебет.
И что какая-то крошечная часть прошлого способна, пусть даже самым безобидным образом, проскочить обратно, уцепившись за подходящую эмоцию.
И что от него продолжают что-то ждать.

— У меня нет никакой жизни, — огрызается, поднимаясь на ноги; стряхивает со штанов и футболки землю и один из прилипших листков, чтобы не без удивления взглянуть на алые разводы на ладони — ощущение стянутости черной ткани возникает только сейчас.
Восхитительно просто.

— И я не понимаю, почему тебя это так волнует, — ну выполняет функцию автомата с кока-колой, дальше что?
Вокруг миллиарды живых душ, но прицепиться Ханне решил именно к нему.
Привычка искать компанию среди мертвых, видимо.

— Что мне нравится, что мне не нравится, что мне вдруг теоретически опять может когда-то стать важным, — удивительно наблюдать на чужом лице одновременно признаки негодования и вид побитой собаки.
Будто это на его территорию кто-то пришел и устроил полный бардак.

Кстати, о нем.

— Ты мне пол испачкал.

И что-то Моду подсказывает, что с этим разбираться ему тоже придется самостоятельно.

— И кому вообще нравится, когда его калечат?

Нет, правда, что за херня, и почему это примерили на него.