Диме снились к о ш м а р ы.

Ему и раньше плохо спалось, особенно после Китая, но то, что с ним происходило в эти дни, было настоящим ужасом. Словно Шепсы, не сумев добраться до него реально, мучили его во снах. Но он понимал, что это было невозможно: защита Максима была по-настоящему сильной, сквозь неё пробраться чужой магии было бы невозможно, даже Сашиной. Поэтому то, что с ним происходило, было, скорее, следствием его страхов и пережитого ужаса, чем реальным воздействием. Кровать, в которой он спал, была мягкой, но одновременно удобной, с хорошим матрасом, и Дима не ощущал боли во всём теле, как тогда, когда он отдыхал в квартире на Речном (там был диван, о чём же тут говорить-то?). Вообще у Максима было правда хорошо, и он пожалел, что не мог остаться здесь подольше навсегда, потому что когда-то они выполнят свою миссию и разойдутся, если только сам Дима будет жив.

Верил ли он Максиму? Парадоксально, но да. Больше, чем кому-либо до этого в своей жизни. Потому что тот не врал ему, был заботлив — чего стоил только телефон, который он привёз! — и смотрел на него так, что в душе поднималась смута. Дима тоже поглядывал, потому что ему нравился весь образ Левина: и когда тот был домашним, и когда, наоборот, прихорашивался. Ещё ему нравилось тело колдуна: сильное, способное защитить Диму от любой напасти.
Но после той сцены в машине Максим больше не намекал ему, а он сам не решался сделать шаг, не зная, нужно ли им было это или нет, поэтому дни до отъезда были относительно мирными. Во всяком случае, не шумнее других.

Дима вспомнил, что не общался с семьёй, но звонить им сейчас было опасно: наверняка Шепсы могли добраться и туда, поэтому рисковать он не стал.
Мысли о брате были болезненными, но они никогда не были друзьями, так что...Возможно, пришло время отпустить мысли о том, что они могли бы быть семьёй.
Всё, что у него было, — это Максим, который находился рядом, который смотрел на него так, словно мог видеть изнутри (а может быть, и мог, кто знает?).

На самом деле, он тревожился. Мысль о том, что вся магическая рать Москвы сейчас была взбудоражена, не давала ему покоя. Дима понимал: так просто уехать у них могло не получиться, потому что за ним следили и Шепсы, и родственники Астрид. Астрид... Девушка, о которой ему удалось не думать уже так долго, почти наверняка сейчас сожалела, ведь, по сути, она не была плохой, только зависимой от мнения семьи и от самой семьи в целом.
Дима тоже хотел, чтобы ему заметили, поэтому рисковал собой и своей свободой, что в итоге привело его сюда. И, что было самым забавным, он совсем не жаловался, потому что считал себя счастливым человеком.

Этим утром, когда они должны были выехать, Дима чувствовал себя особенно нервным и слабым, и не мог понять, почему никак не получалось успокоиться.
Он словно чувствовал, что впереди их ждало нечто по-настоящему страшное, и тревожился-тревожился-тревожился. Пожалуйста, пусть у них получится улететь!

Дима надел длинный чёрный свитер с черепами, узкие, но удобные джинсы и "гады" на тяжёлой подошве; не обошлось и без украшений, каждое из которых было "чистым", лишённым магической силы, но просто красивым.
Увидев Левина внизу, он привычно улыбнулся ему, пряча взгляд, потому что это смущение... оно не давало ему покоя. Хотелось, чтобы Максим тоже оглядывал его неоднозначно, но в то же время он этого боялся.
Потому что это могло бы стать для него чем-то серьёзным, а Дима не был уверен, что готов переживать ещё одну боль так глубоко. Ему пока что хватило, чтобы ощущать себя разрушенным до основания.

— Спасибо, Максим, — он взял украшение и вздрогнул от силы, которая в нём была заложена. То, как магия Левина подходила ему, было удивительно. — Как ты думаешь, насколько опасным будет сегодняшний день? У меня с ночи ещё плохое предчувствие, не считая снов, я ощущаю, словно кто-то (мы знаем кто) пытается долбиться мне в мозг. Сильнее обычного, будто они там в крайней степени ярости.

Кофе бодрил, но есть он толком не мог, только запихнул с трудом протеиновый батончик, надеясь, что аппетит к нему когда-нибудь всё-таки вернётся.