Тетрасомата.
Так это называет пан Радциг, когда Индро берёт в руки учебный меч и первый раз выходит на ристалище, получая деревянным клинком соперника по костяшкам пальцев, отвлёкшись на фальшивый манёвр фехтовальщика. Под смех солдат он роняет своё оружие в мокрую и вязкую после дождя грязь под ногами, но тут же берёт его в ладонь снова, принимая агрессивную стойку. Тело ещё не слушается его так хорошо, мышцы болят, а реакция оставляет желать лучшего, но он даёт себе шанс, потому что видит, что не смеётся только его пан, внимательно наблюдая за сценой. Тетрасомата — процесс не от свинца к золоту, а от сына кузнеца к существу более свирепому, с совершенно другими целями. Когда Индро получает удар тупой стороной меча по запястью, снова терпя поражение, он лишь слегка фыркает от вспыхнувшей в руке боли, твердя новое выученное слово, бормоча его себе под нос, когда начинает понимать что к чему. В следующий раз ему даже удаётся добраться до гамбезона его учителя, небрежно ткнув ему куда-то под рёбра, отчего тут же получает ответ в виде мощного удара по предплечью. Он, кажется, даже не чувствует боли, улыбнувшись впервые за несколько дней, не позволяя себе трогать ушибленные места, чтобы не прослыть слабаком. Только лишь отходит к деревянной бадье с водой, чтобы хлебнуть прозрачной воды и смыть с лица пыль и кровь из рассечённой нижней губы. Когда он возвращается на ристалище снова, ему говорят, что на сегодня тренировка окончена и Индро, с тенью сожаления на лице, возвращает деревянный меч обратно. Если бы он умел хотя бы что-то, чему научился сегодня, то может быть... Может быть помог бы отцу с матерью и сейчас бы ему не пришлось просить помощи у совершенно незнакомых ему людей. Когда взгляд Индро надолго задерживается на висящем на поясе у солдата настоящем мече, тот, проследив за взглядом юнца, как бы вскользь бросает ему, чтобы тот даже и не думал пробираться в оружейную посреди ночи. Всему своё время.
Разгоревшаяся война учит Индро лучше разбираться в утратах, чем в чтении и чешском языке. Будущее Богемии, с её рычащим львом на кроваво-красном полотне, он видит как частокол серых каменных могильных плит — и среди них свою собственную, засаженную подснежниками и рябчиками, чтобы скрыть зловоние неизбежной смерти. Разросшийся в катастрофических масштабах цинизм его души за короткий срок заставляет Индро мысленно выкапывать могилу каждому человеку, которого он встречает на своём пути. Каждому солдату из гарнизона, гонцу или торговцу, продающему свежие овощи. Эти незамысловатые картинки находят его совершенно случайно, когда он смотрит, как стражник затачивает оружие или поправляет пряжки обмундирования, готовясь заступать на смену. Проскакивают перед глазами алыми всполохами и закрадываются в уши шумом проливного дождя, нарушаемого только лаем брошенной собаки, оплакивающей погибшего хозяина, у тела которого она и стоит, окунув лапы в мутную воду скопившейся лужи. Тогда дрожь, скользнувшая по спине холодной чёрной змеёй страха, заставляет м вернуться из наваждения обратно, обнаруживая, что пялится в одну точку уже продолжительное время, выглядя со стороны наверняка как блаженный крестьянский мальчишка. Отмахнуться, как от мухи, и попробовать сосредоточиться на чём-то другом, например, на злосчастной книжке с какими-то нелепыми стихами, которую он находит в комнате, любезно предоставленной паном Дивишем. Сражаясь с одним предложением чуть больше часа, Индро в конце концов приходит к выводу, что ему проще пользоваться силой собственного тела, находя её применение в тяжёлой работе, которую он прекрасно понимает, в отличие от рифмующихся слов, где буквы разбегаются от него по страницам в первые минуты.
К тому моменту, когда раскидистая тень Ратае неумолимо начала подступать к нему, Индро уже умеет читать землю, как его отец когда-то читал железо. Затишье между птичьим рокотом может означать засаду. Скрип кожи седла, звон стали и тихое фырканье лошадей сулит свиту лорда. А отчаянное зловоние со стороны лесной опушки, перебиваемое стойким запахом прелой, примятой травы, окружённой сломанными кустарниками и с перекопанной от лошадиных копыт землёй, таит смерть и полчище диких зверей, растаскивающих останки по округе, пока королевские ловчие не объявят награду за серые зубастые головы. Индро не ждёт похвалы, только быстро усваивает солдатскую арифметику. Люди быстро превращаются в кровавые монеты, а весь урожай деревни можно забрать за ночь, чтобы прокормить растущий гарнизон под надрывный плач мельницкой дочки с вопящим от голода младенцем на руках. И эта арифметика войны никогда не бывает честной. Приказы пана Радцига направляют его в Ужице — предместье Тальмберга и Ратае, разрываемое панами с обеих сторон и пропахшее перегаром местного священника, разглагольствующего перед верной паствой в пьяном угаре, наверное, самого честного священника во всей Римской Империи. Охотясь за очередной шайкой бандитов, укрывшейся в лесах близ Нойкофа, Индро натыкается на повешенные трупы, босые и с перерезанными глотками, мирно покачивающиеся как маятники из стороны в сторону. Некоторое время назад они бы преследовали его изголодавшейся по плоти сворой в тревожном сне. Сейчас же Индро лишь подбирает топор, прислонённый к дубу висельников, и затыкает за пояс, любезно поблагодарив мертвецов за дар.
Он идёт один. Снова. Забредает в болото, по щиколотку утонув в вязкой тине и протухшей воде, но не морщится от внезапно пронзившего тело холода, лишь слегка передёргивает плечами от мысли, что может подхватить лихорадку и глупо умереть в разгар своей мести. Первым умирает бандит, отошёдший от лагеря на десяток метров, держащий над головой факел и сонно почти не всматривающийся в чёрную глушь леса. Индро перерезает ему горло мгновенно, почти с нежностью, орошая землю кровью, ставшей чернилами в лунном свете, едва просачивающимся сквозь скопище буйной листвы. Тело падает с негромким стуком, который можно легко списать на ночных созданий, копошащихся в ветках кустов. При падении его вспоротое горло издаёт неприятный чавкающий звук, демонстрируя сломанную трахею, но этот звук слышит только Индро. На мгновение спазм тошноты подкатывает к нему и он отворачивается, чувствуя, что если задержит взгляд ещё дольше, то это притупит его навыки. Второй бандит всего лишь мальчуган, не многим младше Индро, с лицом в рытвинах от не пожалевшей его в детстве оспы и с зазубренным клинком, который тот неловко держит перед собой в трясущихся руках. Он смотрит на Индро слегка слезящимися глазами и кривит в рот гримасе испуга. Может, издай он ещё какой звук, тот убил бы его ещё раньше, опасаясь шума. Индро обезоруживает его без труда, выбивая клинок из рук, ломает запястье, чувствуя, как под давлением силы кости трескаются, как ветки хвороста. Мальчишка начинает кричать. Но Индро заставляет его замолчать, плотно прижимая напряжённую ладонь ко рту, крепко впиваясь пальцами в рябую кожу, сдвигая челюсть, пока та не поддаётся и не ломается. Только тогда он перерезает горло. Позже, сидя перед украденным костром, спиной к огням Ратае, Индро думает, что на вид ему было не больше шестнадцати. Он не считает тела, просто слепо выполняет то, что ему следует делать, потому что знает: если начнёт считать, то непременно сойдёт с ума. Сойдёт с ума ещё даже не добравшись к украденному мечу своего отца, который обязательно вырвет из вороватых лап лысого Коротышки, посмевшего отобрать у него драгоценность.
От пана Яна Птачека пахнет лавандой и раздражением. Его надушенный и напудренный служанками канареечно-жёлтый пурпуэн вызывает у Индро интерес, когда он впервые видит Яна в тенях большого двора Ратае, прямо перед конюшней, где рассерженный пан ругал оторопевшего конюха за пятна грязи на его пражском седле. Бедняга тупил взгляд, молча смотря под ноги, пока не посмотрел Птачеку через плечо, обратив внимание на остановившегося и наблюдающего за зрелищем Индро. Рефлекторно рука Индро тронула клинок, покрытый коркой бандитской крови, и он отвернулся к улыбнувшемуся пану Радцигу, шипящему шепотом предупреждение: "не пререкайся, прикуси язык, а то потеряешь его. Он родственник лорда".
Доверие Радцига завоевать сложно. Его выкорчевывают медленно, как старые пни из городской земли, или тянут, как серебро из шахты. У Индро получается делать это постепенно. Сначала тихо перебитой шайкой бандитов, недалеко от Мрхоедов, отследив разбойничью засаду по вытоптанным следам копыт. Затем, выдерживая оценивающее молчание Радцига, пока он осматривает тела в телеге, которые Индро тащит к воротам, утыканные стрелами. Наконец, ему удаётся выгрызть себе место в зале совета на короткое мгновение, куда Индро проскальзывает, просясь на службу. Мотивируясь поисками меча, предназначенном для пана, который он обязуется вернуть и вручить тому лично в руки. Его отправляют в дозор. В обязанности дозорного также входит проверка всех магазинов и корчмы в том числе, чтобы все были закрыты ровно к тому моменту, когда солнце уже заходит за горизонт. Идя от лавки мясника, Индро слышит шум со стороны корчмы, где всё ещё ярким светом пламенели фонари у одного из столов. Приближаясь, он видит знакомый жёлтый пурпуэн с красным капюшоном, резанувший усталый взгляд. Ян Птачек, в окружении ещё нескольких человек, рассказывает историю, которая явно не скоро близилась к завершению. Наоборот, распалялась и разгоралась накатывающим, как волна, громким смехом и яркой жестикуляцией. Индро сжимает челюсть крепче, так, что выступают желваки, ощущая, как сердце начинает колотить где-то в середине горла. На болотах, в окружении вооружённых до зубов врагов он чувствовал себя более уютно, чем здесь, стоя у стола молодого пана в гамбезоне, доставшемуся Индро по наследству от командира стражи; гамбезоне, пропахшем щёлоком, от многократного отмывания ткани от запёкшейся бурой крови, сделавшей одежду жёсткой и неприятной к телу.
— Рихтарж приказал закрыть корчму в положенное время. Он не хочет, чтобы после отбоя здесь нарушали покой, — он смотрит прямо на Яна, игнорируя косые взгляды его товарищей, оглядевшие Индро с ног до головы. Он знает, что если сказал бы, что он просит прикрыть заведение, потому что сейчас его смена, то пан Птачек бы и не услышал его вовсе, поэтому пользуется статусом рихтаржа, обойдя стол и встав в свете фонаря так, чтобы все его видели. Индро смотрит серьёзно, едва не насупив брови. Чувствуя растущее вокруг напряжение, такое же, как перед грозой летним, жарким днём, когда воздух будто бы замирает в ожидании первой вспышке молнии, осветившей небо, и раскате грома, прокатившемуся по округе львиным рёвом тонущей в войне средневековой Богемии.
